За нами Москва! - Страница 19

Это не было бравадой или показным самобичеванием. Маленький гордый воин, он глубоко переживал свое бессилие, он находил позорным для себя быть здесь живым, когда товарищи, ставшие пеплом в закопченных корпусах сгоревших танков, остались там, в пятнадцати километрах к западу. Волков почувствовал, что к горлу подкатывает комок, и крепче сжал маленькую ладонь танкиста.

— Ты погоди, танкист, — ответил он севшим внезапно голосом. — Ты погоди… Пока живем — воевать можем. А помереть дурнем — это всегда успеем. Вы, вон, машины сохранили, а ведь без них, думаю, драпать легче, так? Значит, дальше драться собираетесь, верно? Тебя как зовут? Meня — Александром, можно Сашкой.

— Магомед. — Лейтенант криво усмехнулся и внезапно, как тисками, стиснул ладонь пехотинца — не утешай меня, не надо, я не девушка.

— А ты брось страдать тогда. — Волков напрягся и все-таки передавил руку танкиста: — Казах?

— Нет, — Турсунходжиев, улыбаясь уже как-то по-новому, потер кисть, — узбек. Слушай, твой уважаемый командир взвода говорил, что с вами врач есть? Командир у нас обгорел.

Волков, только теперь сообразивший, что раненые, не способные скакать через кусты, должны были здорово отстать, досадливо поморщился. Хуже всего было то, что среди тех, кто прибежал с ним на просеку, не было ни Гольдберга, ни старшины. Получалось, пока товарищ лейтенант галопом мчался к просеке, обстоятельный комиссар и дисциплинированный Медведев вместе с немногими сознательными бойцами обеспечивали безопасность санчасти.

— Есть врач, — ответил наконец комроты. — Вот такой врач — лучше, чем в Москве, человека с того света вытащила. Постой-постой, — вдруг сообразил Волков, — у вас ведь командир такой высокий старший лейтенант, как его, Петров! Он же еще вчера еле ноги таскал, ему что, еще добавили?

— Нет, — вздохнул танкист, — просто он все-таки согласился, что обгорел и контужен. Раньше не соглашался, а теперь пришлось. Слушай, пехота, а поесть у вас ничего нет? Со вчерашнего утра ничего не ели. Здесь только ягоду пособирали, черную такую, сладкую — до сих пор живот болит.

— Сухари, — коротко ответил Волков.

Он обернулся к бойцам и махнул рукой:

— Привал. Товарищ Берестов, выставьте охранение, похоже, это надолго. Так, а вот и обоз.

Из леса вышли Гольдберг и Медведев с ранеными. Комиссар, как оказалось, уже знакомый с Турсунходжиевым, долго жал тому руку, расспрашивал о том, как им удалось выскочить из-под носа у немцев. Бойцы роты, вымотанные до смерти, особенного интереса к танкам не выказали, а в третий раз в этот день повалились спать Собственно, окажись здесь в лесу лично маршал Ворошилов вместе с маршалом Буденным, они бы тоже вряд ли удостоились внимания красноармейцев 3–й роты 2–го батальона 732–го стрелкового полка. Усталость взяла свое, и люди, только коснувшись земли, мгновенно заснули. На ногах оставались только командиры, комиссар и Богушева с Ольгой. У Егорова открылось кровотечение, но старший военфельдшер не собиралась отдавать своего пациента костлявой. Спасая этого парня, она словно старалась загладить свою вину, настоящую или мнимую, перед теми, кто умер страшной смертью у нее на глазах там, на поляне, возле медсанбата. Наконец Ирина Геннадьевна поднялась и, шатаясь, подошла к командиру.

— Кровотечение остановлено, должен выжить, — устало сказала она. — Товарищ лейтенант, ну хоть часов двенадцать бы его не беспокоить… Полсуток хотя бы…

— Не знаю, Ирина Геннадьевна, — терпеливо ответил Волков, — это будет зависеть от того, как сложится обстановка.

— Да-да, я понимаю, — рассеянно ответила женщина. — Мне говорили, что есть еще два пациента?

— Так точно. — Лейтенант Турсунходжиев вытянулся по стойке «смирно», словно старался казаться выше.

Волков с какой-то странной ему самому отстраненностью вспомнил, что Богушева — очень красивая женщина, да и Оля тоже вполне ничего себе. Правда, узбек был ниже любой из них на полголовы…

— Командир наш очень обгорел, — пояснил Магомед, — и контужен. И еще один боец контужен. А мой водитель в плечо ранен был вчера, не сильно, но повязку менять пора. А бинтов нет.

— У нас тоже с бинтами плохо. — Богушева говорила неразборчиво и очень тихо, и медсестра вдруг взяла ее за плечо и сильно тряхнула.

— Прошу прощения, — встрепенулась Ирина Геннадьевна, — показывайте своего командира.

Старший лейтенант Петров нашелся возле одного из танков. Он лежал на расстеленном комбинезоне спиной вверх, без гимнастерки и нательной рубахи. Рядом сидел высокий светловолосый сержант с красивым, но каким-то насмешливым лицом. В руке сержант держал лист папоротника, которым энергично отгонял от командира комаров. Увидев Богушеву и Ольгу, танкист слегка щелкнул комбата по лбу.

— Просыпаемся, товарищ магараджа, тетя доктор пришла.

Петров поднял голову и уставился на подошедшего комроты мутными, полными боли глазами.

— А, пехота, — прохрипел он, — тоже вырвался?

— Вырвался, — кивнул Волков. — А вы, товарищ старший лейтенант, что-то совсем расклеились…

Петров буркнул что-то не вполне цензурное, а сержант немедленно вступился за командира, доказывая, что товарищ старший лейтенант до последнего держался молодцом, но, когда тебя ошмалят, как свинью, рано или поздно приходится падать и валяться. И чтобы командир мог пару часов поваляться и не быть съеденным комарами, он, сержант Безуглый… Богушева принялась аккуратно снимать заскорузлые бинты, которыми был обмотан торс старшего лейтенанта Петрова. Старший лейтенант Петров тихо взвыл, но, услышав, что мужчине это не пристало, принялся грызть рукав своей гимнастерки. Наконец Ирина Геннадьевна сняла повязки, и от открывшейся картины Волкова замутило. К его удивлению, женщина, осмотрев страшную, всю в корке засохшей крови спину, похлопала танкиста по плечу и сказала, что тому повезло — заражения нет, а молодой организм справляется сам. Врач и медсестра осторожно промыли раны, и все заметили, что кое-где, под коростой ожогов, и впрямь проступает розовая, как у младенца, кожа. Богушева смазывала спину старшего лейтенанта какой-то мазью, от которой несло дегтем, танкист шипел и дергался. Наложив повязки, Ирина Геннадьевна встала, что-то неразборчиво пробормотала и ушла спать вместе с Ольгой. Комроты и сам отдал бы все за четыре, что там, хоть три часа сна. Усилием воли он раскрыл начавшие было слипаться глаза и тяжело опустился рядом с Петровым.