За нами Москва! - Страница 2

— Черт, руки… Трясутся. — Боец безрезультатно пытался натянуть сапог на дрожащую ногу. — Машина… Готова… Нормалек… Венец с подбитого… Переставили. А мотора еще… На триста… Километров…

Он закашлялся, и Безутлый зашарил по ремню в поисках фляги, вспомнил, что она осталась в сгоревшей «тридцатьчетверке», выругался. Тарахтение мотора заставило его обернуться. Т–26 сдал назад несколько метров, затем развернулся, из переднего люка высунулся Осокин и махнул рукой:

— Все, Сашка, работает! Давай, затаскиваем комбата. Что, нашел кого-то?

— Да! Вылезай, помоги, у нас тут двое неходячих теперь.

Но красноармеец уже поднимался, держась за сломанное дерево.

— Ходячий… Ребята, не бросайте…

— Все, хватит слезу давить. — Радист подхватил красноармейца на плечо: — Тебя как звать-то?

Раненый с трудом переставлял ноги.

— Трифонов… Алексей… Рядовой…

— Не дрейфь, Леха, не бросим. Даже не собираемся. Васька, где ты там?

— Сашка, помоги комбата подсадить, он совсем плох!

Петров висел на плече у Осокина, не в силах даже поднять голову. Маленький водитель подтащил командира к танку и пытался поднять его хотя бы на лобовой лист, но старший лейтенант, похоже, уже терял сознание.

— Мать твою, Васька, я сейчас, не дергай его! Леха, давай, шевели ногами!

Радист усадил Трифонова возле машины и, вскочив на броню, подхватил комбата под руки. Крякнув, он вздернул его на танк и прислонился спиной к башне, лихорадочно соображая, как будет затаскивать Петрова наверх. Трифонова — на днище, комбата на место заряжающего, да еще держать ведь придется, чтобы не убился на ходу. Командир уже не мог стоять на ногах, и москвич понимал, что нужно как можно быстрее сажать его в танк и сматывать удочки. Сейчас любой случайно выскочивший немец снимет их, как перепелок, да еще захватит машину.

— Лешка, не сиди там, как королевна, быстро в танк через передний люк Васенька, давай сюда, будешь комбата держать. Ах, Ваня, что ж ты так расклеился-то…

— Извините, ребята, — еле слышно пробормотал Петров. — Что-то я ни туда, ни в Красну армию…

Осокин забрался на танк и подхватил старшего лейтенанта, Безуглый вскочил на башню и вздернул туда командира.

— Васенька, теперь лезь в коробку и принимай его.

— Делаем, — кивнул водитель.

Он спрыгнул вниз и нырнул в передний люк. В танке началось какое-то ворошение, толчки, затем механик со слезой в голосе заорал:

— Да сгинь ты куда-нибудь, слесарь хренов! Вот так, и ноги куда-нибудь спрячь. Сашка, давай, я его ловлю.

Стрельба шла уже вокруг них, немцы могли появиться с минуты на минуту, но хуже всего был ясно различаемый шум мотора и совершенно недвусмысленное лязганье. Свои танки кончились полчаса назад, а вот немецкие должны были как раз проломиться через пехоту. Радист кое-как плюхнул командира на сиденье.

— Ваня, держись там за что-нибудь, Вася, заводи, какая-то сволочь уже сюда ломится!

Пока экипаж ехал на фронт, командир постоянно гонял их на взаимозаменяемость. Безуглый мог с закрытыми глазами зарядить пушку, наизусть помнил порядок переключения передач, знал, как запустить двигатель и вести танк, мог, по крайней мере теоретически, стрелять из орудия. В Т–26 ему сидеть не приходилось, но в учебном полку он читал наставление по сорокапятимиллиметровой танковой пушке и теперь судорожно вспоминал то, что тогда казалось просто интересным. Вытащив бронебойный из боеукладки, он зарядил орудие и нащупал ногой педаль спуска. Вражеский танк был уже где-то рядом, он ясно слышал треск сминаемых кустов и рев мотора.

— Васька, чего ты возишься, он уже здесь!

— Сейчас, Саша, сейчас! — Мотор заработал машина дернулась, разворачиваясь, и в этот момент Безуглый, прильнувший к перископу, увидел падающую березку.

— Осокин, остановка, — рявкнул радист, круп механизм наводки.

Все было незнакомо, и он, понимая уже, что не успевает, лихорадочно разворачивал орудие. В любой момент в танк мог ударить снаряд, а сержант все никак не мог поймать врага в прицел. Плита в рядах заклепок закрыла перекрестье, и москвич качнулся назад, сдергивая ногу с педали. Он откинул люк и встал на сиденье, хохоча от облегчения: башня, в которую он едва не вогнал снаряд, была выкрашена в родной 4БО.

Т–26 выполз на поляну и остановился, не глуша двигатель. Машина была страшно избита: левое крыло сорвано, один из наблюдательных приборов срублен. В башне чернела пробоина, гнездо кормового пулемета разворотило снарядом. Открылся башенный люк, и из танка высунулся по пояс маленький узкоглазый танкист с перемазанным копотью лицом.

— Товарищ лейтенант, ну вы даете! Я вас чуть не хлопнул — думал, немец лезет!

— Где комбат? — хрипло крикнул Турсунходжиев.

— Здесь, с нами. Он контужен сильно, сознание потерял.

Рядом с радистом откинулся второй люк

— Ага, потерял, рано радуешься.

Петров с трудом поднялся, опираясь локтями о края башни, сил, чтобы встать во весь рост, не было, и он так и остался торчать в люке по грудь.

— Магомед, ты какими судьбами?

Голос Петрова был странно колючим, и радист внезапно понял, что Турсунходжиев, в отличие от них, пришел на СПАМ отнюдь не на своих двоих. Приказа отходить старший лейтенант не давал, более того, когда они вылезли, машины узбека уже нигде не было видно. Все это здорово смахивало на самовольное оставление позиций, и радист от души надеялся, что комбат не устроит разбирательство прямо здесь. Москвич чувствовал, что вокруг них сжимается кольцо, бой шел уже где-то за спиной, да и не бой даже, а короткие схватки, вспышки перестрелок Один раз зазвучало нестройное, редкое «Ура!» и тут же прервалось сплошным грохотом немецких пулеметов. Он вспомнил, как три дня назад их рота вместе с батальонами 732–го полка охотилась за немцами в лесу у Воробьево, и невесело усмехнулся: теперь они поменялись местами.