За нами Москва! - Страница 68

— Почему они не открывают огонь? — крикнул комбриг начальнику оперативного отдела.

Мотострелковый батальон имел шесть сорокапяток — не Бог весть какая артиллерия, но хоть что-то, помимо этого за домами и сараями комбриг укрыл роту БТ, еще четыре легких танка были вкопаны в землю позади стрелковых ячеек Полковник надеялся, что этого хватит и ему не придется вводить в бой свой последний резерв — четыре средних танка. Группа Гусева до сих пор не вышла в расположение бригады, связь с Бурдой была потеряна еще ночью.

Орудия мотострелков открыли огонь, из шести пушек после артподготовки и бомбежки осталось только четыре, да и от тех толку было мало. Им не удалось подбить ни одного танка, но они обнаружили себя, и немцы получили новые цели, капитан Никитин, не отходивший от телефонного аппарата, внезапно крикнул:

— Что? Громче, не слышу! Что там у вам?

Выслушав ответ невидимого собеседника, он ввернулся к полковнику и хрипло сказал:

— Комбат докладывает: орудия батальона уничижены, в ротах большие потери.

Катуков не отрываясь смотрел в бинокль, как немецкие танки расстреливают в упор стрелковые ячейки.

— Вызывай Рафтопулло, засадам огонь по танкам! — крикнул полковник

— А резерв? — Никитин уже приказал радисту вызывать комбата–2.

— «Тридцатьчетверки» тоже! Ты что, не видишь, немцы их сейчас в окопах похоронят!

Первыми открыли огонь закопанные в землю БТ, затем из-за сараев и изб начали появляться остальные легкие танки, но им удалось подбить только один бронетранспортер с установленным на нем противотанковым орудием. Немцы немедленно переключились на новые цели, и в течение нескольких минут два БТ уже горело, выбрасывая в осеннее небо столбы черного жирного дыма. Ситуацию переломило появление «тридцатьчетверок» — вылетев из-за леса, средние танки мгновенно подожгли один Т–3 и повредили второй. Гитлеровцы перегруппировались, теперь их машины вели бой только с танками, и советская пехота смогла сосредоточиться на вражеских солдатах.

— Товарищ полковник, — капитан Никитин уже обрел былую невозмутимость, — из штаба корпуса сообщают: сейчас будет авиационная поддержка.

— Быстро разложить полотнища, — ответил Катуков. — Еще по нам врежут чего доброго, что им там видно сверху…

Он не успел договорить, как с севера донесся нарастающий гул, и из-за леса выскочила шестерка одномоторных самолетов. Такие комбригу видеть пока не приходилось: остроносые, с длинными фюзеляжами и широкими крыльями, с горбом высокой кабины, они летели, едва не цепляя подвешенными бомбами деревья.

— Штурмовики! — Никитин вынужден был повысить голос, чтобы перекрыть шум моторов. — Ил–2!

Работники штаба спешно выкладывали на земле условный знак из белых полотнищ, «илы» сделали круг над полем и, набрав высоту, атаковали немцев. Между боевыми порядками гитлеровцев и окопами мотострелков было не больше двухсот метров, но самолеты ухитрились уложить ракетные снаряды и бомбы, не задев своих. Насколько было видно с КП, ни одного танка штурмовики не уничтожили, но психологический эффект их атаки был очень сильным: противник остановился, его солдаты залегли, ища убежища от воющей смерти. Пронесшись над полем, «илы» выложили вторую порцию бомб туда, где по прикидкам Катукова должны были быть позиции немецкой артиллерии, затем вернулись и проштурмовали из пушек и пулеметов залегших пехотинцев противника. Этого немцы уже не выдержали, пехота начала отходить к бронетранспортерам, танки пятились, отстреливаясь. Штурмовики сделали еще один круг над полем и ушли на восток, при этом один сильно дымил и отставал от товарищей.

Бой был окончен, и полковник посмотрел на часы, чтобы засечь время.

— Никитин, сколько на твоих? — спросил Катуков.

— Четырнадцать часов сорок пять минут, — оторвался от телефона начальник оперативного отдела.

— Надо же, — пробормотал комбриг, — а я уж думал — часы убил. Почти три часа дрались.

— Командир мотострелков докладывает о потерях. — Никитин опустил трубку и посмотрел в глаза полковнику: — В батальоне осталось триста активных штыков, орудия уничтожены, половина пулеметов — тоже. Рафтопулло потерял два легких танка сгоревшими и один поврежденным. «Тридцатьчетверки» целы все, но противотанковых пушек у нас не осталось.

— Так. — Михаил Ефимович снял шапку, подставив мокрую голову холодному осеннему ветру: — Значит, подведем итоги: без артиллерии противостоять мы им можем, по существу, только новыми танками. Черт, плохо. Где комиссар?

Бойко атака застала на позициях мотострелков, и, поскольку уходить посреди боя было неприлично, он остался там до отхода немцев, слегка оглох на оба уха и теперь говорил преувеличенно громко.

— Ну каша, на Украине такого не видел. — Шинель комиссара, всегда тщательно вычищенная, даже щегольская, теперь местами приобрела неопрятный рыжий цвет. — Ты представляешь, сам одного срезал! Бойца рядом убили, я в его ячейке сидел, так я винтовку взял, смотрю, бежит субчик… — Он махнул рукой. — А вообще, ужасно, пехота вообще стрелять не умеет, лупит в белый свет как в копеечку. — Он зло сжал кулаки: — Да, у них артиллерия, бомбардировщики, но все равно, посмотреть — перед окопами ну десятка полтора-два трупов, от силы, валяется, а у нас…

— Из батальона докладывают, что уничтожено около сотни гитлеровцев, — невозмутимо сообщил Никитин.

— Да они там совсем страх потеряли, — вышел из себя комиссар. — Какая сотня?

— А вот такая. — Катуков изобразил руками, как полтора десятка превращаются в сотню. — И наверх, кстати, тоже сотня пойдет. Объяснять надо, почему?